Неточные совпадения
Он сам чувствовал всю важность этого
вопроса и в письме к"известному другу"(не скрывается ли
под этим именем Сперанский?) следующим образом описывает свои колебания по этому случаю.
Другое было то, что, прочтя много книг, он убедился, что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения, ничего другого не подразумевали
под ними и что они, ничего не объясняя, только отрицали те
вопросы, без ответа на которые он чувствовал, что не мог жить, а старались разрешить совершенно другие, не могущие интересовать его
вопросы, как, например, о развитии организмов, о механическом объяснении души и т. п.
Вошел секретарь, с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником в знании дел, подошел с бумагами к Облонскому и стал,
под видом
вопроса, объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав, положил ласково свою руку на рукав секретаря.
Стремительность же вперед была такова, что при каждом движении обозначались из-под платья формы колен и верхней части ноги, и невольно представлялся
вопрос о том, где сзади, в этой подстроенной колеблющейся горе, действительно кончается ее настоящее, маленькое и стройное, столь обнаженное сверху и столь спрятанное сзади и внизу тело.
В это время Степан Аркадьич, со шляпой на боку, блестя лицом и глазами, веселым победителем входил в сад. Но, подойдя к теще, он с грустным, виноватым лицом отвечал на ее
вопросы о здоровье Долли. Поговорив тихо и уныло с тещей, он выпрямил грудь и взял
под руку Левина.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и
под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на
вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на
вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога
под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без
вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Аркадий Иванович встал, засмеялся, поцеловал невесту, потрепал ее по щечке, подтвердил, что скоро приедет, и, заметив в ее глазах хотя и детское любопытство, но вместе с тем и какой-то очень серьезный, немой
вопрос, подумал, поцеловал ее в другой раз и тут же искренно подосадовал в душе, что подарок пойдет немедленно на сохранение
под замок благоразумнейшей из матерей.
Если убили они, или только один Николай, и при этом ограбили сундуки со взломом, или только участвовали чем-нибудь в грабеже, то позволь тебе задать всего только один
вопрос: сходится ли подобное душевное настроение, то есть взвизги, хохот, ребяческая драка
под воротами, — с топорами, с кровью, с злодейскою хитростью, осторожностью, грабежом?
— Ну, вот это
вопрос! По пунктам вам и отвечу: во-первых, взять вас так прямо
под арест мне невыгодно.
Действия этой женщины не интересовали его, ее похвалы Харламову не возбуждали ревности. Он был озабочен решением
вопроса: какие перспективы и пути открывает пред ним война? Она поставила
под ружье такое количество людей, что, конечно, продлится недолго, — не хватит средств воевать года. Разумеется, Антанта победит австро-германцев. Россия получит выход в Средиземное море, укрепится на Балканах. Все это — так, а — что выиграет он? Твердо, насколько мог, он решил: поставить себя на видное место. Давно пора.
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на пол. Клима внезапно ожег злой
вопрос: почему жизнь швыряет ему
под ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
— У меня записано таких афоризмов штук полтораста. Целое столетие доили корову, и — вот тебе сливки! Хочу издать книжечку
под титулом: «К чему пришли мы за сто лет». И — знак
вопроса. Заговорил я тебя? Ну — извини.
Клим Иванович Самгин присматривался к брату все более внимательно.
Под пиджаком Дмитрия, как латы, — жилет из оленьей или лосиной кожи, застегнутый до подбородка, виден синий воротник косоворотки. Ладони у него широкие, точно у гребца. И хотя волосы седые, но он напоминает студента, влюбленного в Марину и служившего для всех справочником по различным
вопросам.
— Ах, Вера! — сказал он с досадой, — вы все еще, как цыпленок, прячетесь
под юбки вашей наседки-бабушки: у вас ее понятия о нравственности. Страсть одеваете в какой-то фантастический наряд, как Райский… Чем бы прямо от опыта допроситься истины… и тогда поверили бы… — говорил он, глядя в сторону. — Оставим все прочие
вопросы — я не трогаю их. Дело у нас прямое и простое, мы любим друг друга… Так или нет?
Энергические и умные меры Смита водворили в колонии мир и оказали благодетельное влияние на самих кафров. Они, казалось, убедились в физическом и нравственном превосходстве белых и в невозможности противиться им, смирились и отдались
под их опеку. Советы, или, лучше сказать, приказания, Смита исполнялись — но долго ли, вот
вопрос! Была ли эта война последнею? К сожалению, нет. Это была только вторая по счету: в 1851 году открылась третья. И кто знает, где остановится эта нумерация?
Мы засыпали ее
вопросами, но она или не говорила, или не понимала, или, наконец, в Порто-Прайя
под именем французского разумеют совсем другой язык.
В эту минуту обработываются главные
вопросы, обусловливающие ее существование, именно о том, что ожидает колонию, то есть останется ли она только колониею европейцев, как оставалась
под владычеством голландцев, ничего не сделавших для черных племен, и представит в будущем незанимательный уголок европейского народонаселения, или черные, как законные дети одного отца, наравне с белыми, будут разделять завещанное и им наследие свободы, религии, цивилизации?
Недавно только отведена для усмиренных кафров целая область,
под именем Британской Кафрарии, о чем сказано будет ниже, и предоставлено им право селиться и жить там, но
под влиянием, то есть
под надзором, английского колониального правительства. Область эта окружена со всех сторон британскими владениями: как и долго ли уживутся беспокойные племена
под ферулой европейской цивилизации и оружия, сблизятся ли с своими победителями и просветителями — эти
вопросы могут быть разрешены только временем.
Так, захватив сотни таких, очевидно не только не виноватых, но и не могущих быть вредными правительству людей, их держали иногда годами в тюрьмах, где они заражались чахоткой, сходили с ума или сами убивали себя; и держали их только потому, что не было причины выпускать их, между тем как, будучи
под рукой в тюрьме, они могли понадобиться для разъяснения какого-нибудь
вопроса при следствии.
Бочковой было 43 года, звание — коломенская мещанка, занятие — коридорная в той же гостинице «Мавритания».
Под судом и следствием не была, копию с обвинительного акта получила. Ответы свои выговаривала Бочкова чрезвычайно смело и с такими интонациями, точно она к каждому ответу приговаривала: «да, Евфимия, и Бочкова, копию получила, и горжусь этим, и смеяться никому не позволю». Бочкова, не дожидаясь того, чтобы ей сказали сесть, тотчас же села, как только кончились
вопросы.
Это был настолько щекотливый и тонкий
вопрос, что его обыкновенно обходили молчанием или говорили просто, что Агриппина Филипьевна «живет долгами», то есть что она была так много должна, что кредиторы,
под опасением не получить ничего, поддерживали ее существование.
И вот только что съезжает со двора Иван Федорович, как Смердяков,
под впечатлением своего, так сказать, сиротства и своей беззащитности, идет за домашним делом в погреб, спускается вниз по лестнице и думает: «Будет или не будет припадок, а что, коль сейчас придет?» И вот именно от этого настроения, от этой мнительности, от этих
вопросов и схватывает его горловая спазма, всегда предшествующая падучей, и он летит стремглав без сознания на дно погреба.
Несколько обрюзглое, почти уже сорокалетнее лицо пана с очень маленьким носиком,
под которым виднелись два претоненькие востренькие усика, нафабренные и нахальные, не возбудило в Мите тоже ни малейших пока
вопросов.
Однако как я в силах наблюдать за собой, — подумал он в ту же минуту еще с большим наслаждением, — а они-то решили там, что я с ума схожу!» Дойдя до своего дома, он вдруг остановился
под внезапным
вопросом: «А не надо ль сейчас, теперь же пойти к прокурору и все объявить?»
Вопрос он решил, поворотив опять к дому: «Завтра все вместе!» — прошептал он про себя, и, странно, почти вся радость, все довольство его собою прошли в один миг.
После этого оба они пришли ко мне и стали просить, чтобы я переменил место бивака. На
вопрос, какая тому причина, солон сказал, что, когда
под утесом он стал рубить дерево, сверху в него черт два раза бросил камнями. Дерсу и солон так убедительно просили меня уйти отсюда и на лицах у них написано было столько тревоги, что я уступил им и приказал перенести палатки вниз по реке метров на 400. Тут мы нашли место еще более удобное, чем первое.
Если Марья Алексевна могла повторить с удовольствием от своего лица его внушения Верочке по
вопросу о предложении Сторешникова, то и он мог бы с удовольствием подписать «правда»
под ее пьяною исповедью Верочке.
— Благодарю вас. Теперь мое личное дело разрешено. Вернемся к первому, общему
вопросу. Мы начали с того, что человек действует по необходимости, его действия определяются влияниями,
под которыми происходят; более сильные влияния берут верх над другими; тут мы и оставили рассуждение, что когда поступок имеет житейскую важность, эти побуждения называются выгодами, игра их в человеке — соображением выгод, что поэтому человек всегда действует по расчету выгод. Так я передаю связь мыслей?
Она позвонила, девка вошла и на
вопросы ее отвечала, что Кирила Петрович вечером ездил в Арбатово и возвратился поздно, что он дал строгое приказание не выпускать ее из ее комнаты и смотреть за тем, чтоб никто с нею не говорил, что, впрочем, не видно никаких особенных приготовлений к свадьбе, кроме того, что велено было попу не отлучаться из деревни ни
под каким предлогом.
— Хотелось бы мне знать, в чем можно обвинить человека по этим
вопросам и по этим ответам?
Под какую статью Свода вы подведете меня?
Я чуть не захохотал, но, когда я взглянул перед собой, у меня зарябило в глазах, я чувствовал, что я побледнел и какая-то сухость покрыла язык. Я никогда прежде не говорил публично, аудитория была полна студентами — они надеялись на меня;
под кафедрой за столом — «сильные мира сего» и все профессора нашего отделения. Я взял
вопрос и прочел не своим голосом: «О кристаллизации, ее условиях, законах, формах».
Чем они были сыты — это составляло загадку, над разрешением которой никто не задумывался. Даже отец не интересовался этим
вопросом и, по-видимому, был очень доволен, что его не беспокоят. По временам Аннушка, завтракавшая и обедавшая в девичьей, вместе с женской прислугой, отливала в небольшую чашку людских щец, толокна или кулаги и, крадучись, относила
под фартуком эту подачку «барышням». Но однажды матушка узнала об этом и строго-настрого запретила.
Несмотря на то, что
вопрос поставлен был бесповоротно и угрожал в корне изменить весь строй русской жизни, все продолжали жить спустя рукава, за исключением немногих; но и эти немногие сосредоточили свои заботы лишь на том, что
под шумок переселяли крестьян на неудобные земли и тем уготовали себе в будущем репрессалии.
Спрошенный беспомощно оглядывается, толкает товарища локтями, пинается ногами
под партой, по огромному классу бегут из конца в конец шопот,
вопросы…
Но это было мгновение… Я встретился с его взглядом из-под епитрахили. В нем не было ничего, кроме внимательной настороженности духовного «начальника»… Я отвечал формально на его
вопросы, но мое волнение при этих кратких ответах его озадачивало. Он тщательно перебрал весь перечень грехов. Я отвечал по большей части отрицанием: «грехов» оказывалось очень мало, и он решил, что волнение мое объясняется душевным потрясением от благоговения к таинству…
Предстояло обсудить важный
вопрос о том, открыть Прохорову кредит
под его винокуренные заводы или нет.
Лопахин. Надо окончательно решить — время не ждет.
Вопрос ведь совсем пустой. Согласны вы отдать землю
под дачи или нет? Ответьте одно слово: да или нет? Только одно слово!
Под конец жизни, разочаровавшись в возможности в России органической цветущей культуры, отчасти
под влиянием Вл. Соловьева, К. Леонтьев даже проектировал что-то вроде монархического социализма и стоял за социальные реформы и за решение рабочего
вопроса, не столько из любви к справедливости и желания осуществить правду, сколько из желания сохранить хоть что-нибудь из красоты прошлого.
В этом сыграл свою роль журнал «
Вопросы философии и психологии»
под редакцией Н. Грота.
Незадолго до моего приезда гиляк-надзиратель по долгу службы убил каторжного, и местные мудрецы решали
вопрос о том, как он стрелял — спереди или сзади, то есть отдавать гиляка
под суд или нет.
Мне отворила наконец одна баба, которая в крошечной кухне вздувала самовар; она выслушала молча мои
вопросы, ничего, конечно, не поняла и молча отворила мне дверь в следующую комнату, тоже маленькую, ужасно низенькую, с скверною необходимою мебелью и с широкою огромною постелью
под занавесками, на которой лежал «Терентьич» (так кликнула баба), мне показалось, хмельной.
Мы стали ходить два раза в неделю в гусарский манеж, где на лошадях запасного эскадрона учились у полковника Кнабенау,
под главным руководством генерала Левашова, который и прежде того, видя нас часто в галерее манежа во время верховой езды своих гусар, обращался к нам с приветом и
вопросом: когда мы начнем учиться ездить?
А потому я нарочно рассказывал как можно подробнее, стараясь предупредить все ее
вопросы, тем более что ей самой в ее положении трудно было меня расспрашивать: легко ли в самом деле,
под видом равнодушия, выпытывать о совершенствах своей соперницы?
Ей что-то очень хотелось мне сказать, но она, очевидно, затруднялась и была в большом волнении.
Под ее
вопросами что-то крылось.
Между ними, словно ящерицы, проползали ревнительницы женского
вопроса, по поводу которых у нас чуть-чуть не произошла ссора с Тебеньковым, бойко стуча каблучками и держа
под мышками книги.
Под ними и за ними стоят целые массы субъектов, изнемогающих
под гнетом
вопроса о насущном хлебе, субъектов, которые не вопрошают ни прошедшего, ни будущего, но зато с удивительною цепкостью хватаются за наличную действительность и очень бесцеремонно взвешивают и сравнивают все, что взвешиванию и сравнению подлежит.
Я, кажется, слишком заболтал тебя этими mesquineries, [мелочами (франц.)] которые слывут у нас
под пышным именем «
вопросов».
И вот, наскучив быть столько времени
под гнетом одного и того же
вопроса, я сел в одно прекрасное утро в вагон и помчался в Т***, никак не предполагая, что «конец» есть нечто сложное, требующее осмотров, покупщиков, разговоров, запрашиваний, хлопаний по рукам и т. п.
— А вы видели эту особу, которая держит генерала
под башмаком? — перебила Раиса Павловна этот откровенный
вопрос.
Она встала и, не умываясь, не молясь богу, начала прибирать комнату. В кухне на глаза ей попалась палка с куском кумача, она неприязненно взяла ее в руки и хотела сунуть
под печку, но, вздохнув, сняла с нее обрывок знамени, тщательно сложила красный лоскут и спрятала его в карман, а палку переломила о колено и бросила на шесток. Потом вымыла окна и пол холодной водой, поставила самовар, оделась. Села в кухне у окна, и снова перед нею встал
вопрос...
— Странный
вопрос. Откуда же я могу знать? Вам это, должно быть, без сомнения, лучше моего известно… Готовы? Советую вам продеть портупею
под погон, а не сверху. Вы знаете, как командир полка этого не любит. Вот так… Ну-с, поедемте.